избит был меньше других или, может, пока что терпел, не подавая виду.

   - Ничего, ничего, - успокаивая его, сказал Агеев. - Садись вот...

   - Что ничего?! - взвился Молокович. - Вы знаете, завтра казнь.Расстреливать будут...

   - Это не самое худшее, - сказал Агеев.

   - Не самое худшее? Ну вы даете! А что же может быть хуже? Погибаемведь! Засыпались, провалились, как последние обормоты!.. Все враз, безостатка! Эх, безмозглые куры! Разве так можно было? И вы!..

   - Что я? - насторожился Агеев.

   - Что? Вы еще спрашиваете? Да вы все завалили! - не сдерживаясь, почтивскричал Молокович.

   - Это каким образом?

   Наверно, было не место и не время выяснять что-то о таких вещах, ноАгеев уже не в состоянии был сдержаться. Да и будет ли для них болееудобное время? И место?

   - А таким! Почему вы доверились этой... Марии? Кто она такая? Что вы оней знаете?

   Агеев опять обмер в предчувствии того, что его могло здесь казнить хуженемецкой казни.

   - А что о ней... надо знать?

   - Надо знать все! - с жаром продолжал Молокович. - А то понесла...Куда? К кому? Никого тут не знает, лезет прямо на полицая. Он и зацепил!Корзина! С базара! А в корзине что? Мыло. Это для дураков мыло! Он-то,полицай этот, Зеленко, и корзину сразу признал - прошлой зимой Барановскаяприносила чинить, ручка оторвалась. Починил, ручки обкрутил краснойтряпкой. Ну? Что еще надо было полиции? Сама добыча прямо в карман, держишире!

   Агеев убито молчал. Молокович сразил его под дых, хотя и не с тойстороны, откуда ждал Агеев. Выходит, Марию погубил он сам, это уже былоясно. Но ведь она не выдала никого. Да и кого она могла выдать, кромеАгеева?

   - Я был в безвыходном положении, - сказал он тихо послепродолжительного и тягостного молчания. - Без связи. Кисляков пропал, тыже знаешь... А тут эта передача...

   - Вот вы и поспешили! - перебил его Молокович. - Вам не терпелосьоправдаться, рассеять подозрения. Ведь подозрения были?

   - Какие подозрения? - удивился Агеев.

   - А вспомните какие. Или вы забыли?

   Нет, Агеев не забыл о подозрениях, которые недавно еще мучили его, онпросто перестал думать о них. Точку на них поставил для него тол, и емускоро стало казаться, что все его страхи - из области предположений. Какможно подозревать того, кто все делал по совести, с возможным усердием исидит вот, приговоренный к расстрелу? Никого и ничего не выдавший и дажене помышлявший выдать.

   - И Кисляков! - вдруг почти вскричал Молокович, вскакивая с пола. - Онменя выдал!

   Стало совсем тихо, и в этой тишине слышно было, как взволнованно дышалМолокович и в груди у Агеева бешено стучало сердце.

   - Как? - сказал в замешательстве Агеев.

   - Просто! Он назвал мое имя! В числе своих товарищей. Теперь я тебе нетоварищ, понял?!

   Кисляков на полу задышал чаще, что-то вроде попытался сказать, но